Владимир Балашов. «Поезд в прошлое»

Владимир Балашов. «Поезд в прошлое»
Фото: abakan-news.ru

Владимир Борисович Балашов родился в 1949 году в Костромской области. Школу окончил в Ленинграде, потом более четверти века работал в изыскательских экспедициях Центрального Казахстана, Дальнего Востока, Хакасии и Тувы, Якутии. Заочно окончил Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосьемки и картографии, затем Литературный институт им. А.М. Горького.

В 1994 году по рукописи первой книги повестей и рассказов «Приди ко мне в туман» на I Всероссийском совещании молодых литераторов в Москве был принят в Союз писателей России. В 1999 году ему было присвоено звание заслуженного работника культуры Республики Хакасия, а в 2008 году за большой личный вклад в развитие журналистики Сибири В. Балашов стал кавалером золотого Почетного знака «Достояние Сибири». Владимир Борисович – автор шести книг повестей и рассказов. В 2014 году за исторический роман «Месть Егудэя» В. Балашову была присуждена национальная Литературная премия имени Н.Г. Доможакова.

С 1971 года живет в городе Саяногорске.

ПОЕЗД В ПРОШЛОЕ

Отрывки из автобиографической книги

«Учителя и Ангелы-хранители мои»

Когда едешь ночью в сонно затихшем вагоне и смотришь на проплывающие огни крохотных затерянных поселков, а то и вообще одиноких домиков, рождается в душе желание сойти с поезда и пойти к притягательному огоньку, к этому, может быть, специально для тебя зажженному во тьме маяку. Непонятно почему рождается вера, что именно здесь ждет тебя та единственная, до сих пор не встреченная, ради которой можно бросить все. Чтобы начать жизнь сначала, с чистого листа: вдали от города, от его суматошного ритма, от угнетающей повседневной серости и суеты. В мыслях это так легко и просто… И защемит сердце от непонятной грусти, а следом, вроде бы ни с того ни с сего, вдруг ясно осознаешь, что работа, карьера, деньги – все это пустое! И что главное в твоей жизни – это чтобы тебя любили и ждали допоздна за таким вот светящимся окном. И чтобы ответно любил ты, чтобы стремился через пространства лесов и снегов, через любые жизненные преграды на этот бессонный огонек… Откуда-то ведь берутся такие мысли и почему-то долго-долго не дают заснуть в мчащемся через ночь поезде.

* * *

В дорогу прихватил с собой одну из книг однокурсника-литинститутовца Миши Тарковского «Енисей, отпусти!» До этого как-то все не хватало времени внимательно прочитать весь его изданный трехтомник – так, открывал отдельные рассказы, страницы… В поезде же время, как я и думал, нашлось. Вдумчиво читая, пришел к выводу, что мы с ним очень близки в творческом виденье. Схожи не только языком и сюжетами – чего тоже не отнимешь, – а самим восприятием жизни. Может, потому, что оба бывшие горожане, он из Москвы, я из Санкт-Петербурга; оба поменяли город на Сибирь и теперь живем на одной величайшей реке – Енисее, только я в верховьях, а он уже ближе к устью? Или потому, что после жизни в мегаполисе природа начинает восприниматься намного ярче, живее, как некая разумная среда? И писать в подобном ключе – означает любить не жизненный комфорт, а именно саму жизнь.

Писать проникновенно можно либо о том, что самозабвенно любишь, либо о том, что искренне ненавидишь. Но о ненавистном пишется, как правило, в форме жалобы, а вот то, что любишь, подразумевает размышления, раскрытие самых потайных мыслей, причем самыми трепетными словами, которых обычно стесняются в повседневной жизни. Только в литературном творчестве ты можешь сказать о самом сокровенном, не стыдясь и не оглядываясь на людскую молву; выворачиваешь душу наизнанку, потому что извлечь из души самое глубинное иначе нельзя!

Например, два человека оказываются в глухом лесу. Горожанину, привыкшему к сиротливым, зажатым между высотными домами скверам, трудно представить все богатство лесной фауны. Здесь каждый квадратный метр – это чья-то коммунальная квартира. Ползают насекомые и бегают охотящиеся на них ящерицы, тут же скрытое травой гнездо птицы и муравейник в трухлявом пне, на едва приметной тропке рассыпаны «бусины» помета косуль, а на еловом стволе следы от когтистой медвежьей лапы, отметившей границу собственной территории. Но горожанин, скорее всего, ничего этого не заметит, ведь он привык читать вывески на магазинах и номера домов…

Так что для одного одиночество в лесу оборачивается стрессом, непроходящим страхом – поскольку он постоянно ощущает угрозу от этого неведомого ему мира, называемого дикой природой. Он не ждет радостей и с самого начала настроен лишь на неприятности, неведомые трудности. И скорее всего, никогда не станет этот человек охотником или участником экспедиции… А другому все интересно: и незнакомого вида птица на ветке, и замысловатый рисунок на коре дерева, и необычной расцветки камень, выступающий из мха. Тут не до страхов, когда глаза разбегаются при виде окружающего великолепия. Запахи леса будоражат, пение невидимых птиц завораживает и даже неясные шорохи не пугают, а манят своей таинственностью. Этот – свой в лесу! И он в конце концов переберется из затхлого города под зеленую, наполненную пьянящими ароматами сень деревьев. Или хотя бы будет искать возможность приходить в этот мир природы как можно чаще. Это его бескрайний мир познания, это его храм души…

* * *

За вагонным окном зима без конца и края. Еще не надоевшая холодами и многоснежьем, еще радующая своей новизной и влекущая своей сказочностью. Все дальше остается бывший когда-то родным город Санкт-Петербург, пропахший выхлопными газами автомобилей, суматошный и утомительный от переизбытка транспорта и людей, едущих и шагающих по грязной снеговой жиже. И все ближе родина моих предков, окруженная бескрайними лесами и утопающая в первозданно белом снегу – милая сердцу Ярославщина.

Взглядом фотохудожника выхватываю из мелькающих картин природы потрясающие кадры. Так и хочется чудесным образом оказаться с фотоаппаратом вне вагона – там, на едва намеченной чьим-то одиночным следом тропке, ведущей к мостику через замерзший ручей, или там, на проселочной дороге, прорезающей цепочку искрящихся на утреннем солнце деревьев, лишь угадывающейся по двум прикрытым снегом колеям. А то – на белоснежном поле с многочисленными стогами, напоминающими шлемы былинных воинов, или на большой ровной поляне, отделяющей от железной дороги небольшую деревню. Сейчас, сглаженная пушистым снегом, эта поляна не выказывает никаких следов человека – будто железная дорога с ее шумящими поездами и эта замершая деревня являются двумя абсолютно не связанными, параллельными мирами.

Сгрудившиеся на дальнем краю поляны, а дальше растянувшиеся вдоль улиц домики кажутся словно бы игрушечными, нежилыми: ни людей, ни едущих машин – только белесые дымы из труб… Да и эти утренние свидетельства обитаемости словно бы застыли в неподвижном воздухе, будто запечатленные на полотне неведомым художником, главной темой которого были вовсе не люди и жизнь, а снег и покой. И легко понять этого самозабвенного мастера, обновившего свежей искрящейся краской и голые деревья, и серость опостылевшей поздней осени, и неряшливость грязных деревенских улиц. Вон, даже неприглядность лесной вырубки со штабелями бревен и кучами срубленных веток как-то сгладилась, под снежным покрывалом сделалась не такой вызывающей…

И так на сотни, на тысячи километров – до самой Камчатки, до самого Тихого океана. Не за это ли, несмотря на лютые морозы, а также множество неудобств и дополнительных забот для сельских жителей, любят на Руси зиму? Правда, несмотря на распутицу и дорожную грязь, точно так же, а то и больше многие любят весну… Не столько за наступающее тепло, сколько за ту же долгожданную новизну окружающей природы!

Снова и снова взгляд приковывает окно, за которым мелькают заснеженные островерхие ели, покрытые искрящимся инеем прозрачные кроны берез. Безлюдный, замерший лес без конца и края, который периодически оживляют лишь цепочки следов, выходящие к железнодорожному полотну. А кто там бродил, лось, кабан или еще какой зверь – отсюда не разобрать…

* * *

За прошедшие сутки соседи по купе превратились как бы в хороших знакомых. Вообще-то в жизни мы не так уж и часто сходимся с кем-то общими интересами или сводимся жизненными обстоятельствами, другое дело дорожные знакомства, которые ни к чему не обязывают. Можно рассказать друг другу всю свою жизнь, поделиться радостями и проблемами, а расстались на конечной для кого-то станции – и, как правило, навсегда забыли друг о друге…

Городские соседи и знакомые из детства давно слились в нечто трудноразличимое, в памяти стерлись с годами их внешние черты и индивидуальность характеров – зато деревенские обитатели, хотя с ними общался только в летние каникулы, стали вдруг ярче и интересней. Деревенская бабка Наталья ассоциировалась у нас, ребятни, с какой-то сказочной Бабой-ягой. Косматая и черная лицом, вся какая-то скрюченная-перекрученная, словно корни старого дерева, согнутая старостью ли, болезнью ли едва не до самой земли. Она и ходила-то не как все, а опираясь на палку-клюку и словно бы кланяясь при каждом шаге. Так что бабка Наталья вызывала у нас не просто страх, а некий мистический ужас: ну ни дать ни взять старая горбатая ведьма из жуткой сказки.

Время от времени она ходила в лес с большой корзиной: то ли за грибами-ягодами, то ли за своими колдовскими травами-кореньями. Кто-то из деревенских распустил слух, что она знает самые потаенные и самые богатые грибные места. Несколько раз мы пытались проследить за ней издали, боясь приблизиться, и каждый раз старуха на полпути неожиданно исчезала, словно провалившись под землю. Ведьма, она и есть ведьма!

И вдруг к ней привезли внука из Ярославля. А может, это уже и не внук, а правнук приехал на летние каникулы в деревню? Оказался он одногодком, вполне нормальным парнем – поэтому довольно быстро с нами сошелся. Единственно, что так и осталось каким-то нереальным, так это его месячное присутствие в почерневшем от времени и вросшем по самые окна в землю доме. В который никто из нас так и не решился зайти…

А в конце лета у меня вдруг ни с того ни с сего заболели зубы – обе челюсти сразу. Они ныли так, что я не мог заснуть и всю ночь мычал, пытаясь хоть так заглушить неотвязную, выматывающую душу боль. И утром моя бабушка Евгения повела меня к бабке Наталье. По дороге я испуганно спрашивал: «А мне не будет больно?», и бабушка Евгения успокаивала: «Да она просто заговорит зубы – и все. Нечего трусить, ты же мужик!»

От страха боль стала стихать уже возле этого черного дома. На стук в дверь выползла на скрипучее низкое крыльцо старая ведьма, поздоровалась с бабушкой, потом зыркнула на меня своими непроницаемо-черными глазами – словно насквозь пронзила – и распахнула дверь, молча приглашая внутрь. Тогда я впервые увидел ее сумрачную, с крохотными оконцами избушку изнутри. Все убранство состояло из лавки, дощатого стола и закопченной русской печи с горшками на шестке. Зато со стен на меня не то вопрошающе, не то осуждающе смотрели многочисленные лики святых. Ни в одной деревенской избе я не видел так много икон в потемневших от времени окладах и массивных рамах.

Бабка Наталья, подведя меня к одной из икон, что-то долго шептала, потом подала стакан с пряно пахнущей темной жидкостью и заставила прополоскать рот. После перекрестила и молча вывела на крыльцо, так же молча кивнула головой на прощание бабушке Евгении… И самое удивительное, что зубы перестали болеть! Однако страх перед загадочной бабкой Натальей в моей детской душе так и не искоренился. Я и сейчас, через много-много лет, вспоминая ее, испытываю почти такой же…

* * *

Как мало зачастую мы знаем о своих предках: дедах, прадедах… Помнится, это было, когда я учился то ли в седьмом, то ли в восьмом классе ленинградской школы. Перед летними каникулами учительница литературы предупредила, что в самом начале занятий мы будем писать сочинение о том, как воевали наши отцы и деды. На лето я каждый год уезжал к деду с бабкой в деревню в Ярославской области, и к концу каникул, конечно, вспомнил о наказе учительницы. Стал дотошно выпытывать информацию у деда, Александра Михайловича.

– Дед, а ты был на фронте?

– Да, воевал в гражданскую.

– А с кем воевал?

Я, естественно, ожидал услышать фамилию какого-нибудь легендарного красного командира, тем не менее ответ ввел меня прямо-таки в состояние шока…

– Со Щорсом!

В памяти сразу возникли слова известной песни, которую когда-то разучивали на уроках пения: «Щорс идет под знаменем, красный командир… Голова обвязана, кровь на рукаве…» И я понял, что у меня будет самое лучшее сочинение в классе.

– Дед, расскажи о Щорсе! Ты его много раз видел?

– Нет, вообще не видел, – дед как-то уж очень лукаво посмотрел на меня. – Но мы ему тогда так вломили, что он со своей дивизией аж в Румынию драпанул.

Тут я испытал еще один шок: дед-то мой, оказывается, «контра» – воевал на стороне белогвардейцев! Естественно, больше я его расспрашивать не стал, но пожелтевшую дореволюционную фотографию, где он сидит в форме солдата царской армии, а над карманом просматривается что-то похожее на Георгиевский крест, рассматривал через лупу долго и внимательно. Вскоре шок прошел, и для меня он остался таким же любимым дедом, только более непонятным…

А сочинение я написал о своем отце, который прошел всю войну, получил два ранения и орден – в общем, обычное сочинение, каких было много.

* * *

Обильный снегопад прошел недавно, поэтому следов на дорогах и пролесках мало, лишь тянутся бесконечной чередой однообразные пейзажи в черно-белых тонах: облепленные снегом деревья, практически безлюдные деревни… Но, долго глядя в вагонное окно, начинаешь в сменяющихся пейзажах подмечать детали, особенно повторяющиеся. Вот, например, следы на снегу – звериные и человеческие, ведущие порой непонятно откуда и уж совсем непонятно куда. Особенно если они встречаются не возле населенных пунктов, а в непроглядном лесу. Если в звериных маршрутах особых загадок не ищешь, поскольку у животных свои цели, не всегда людям понятные, то человеческие раз за разом удивляют. Пытаясь разгадать их загадку, выстраиваешь самые невероятные сценарии, поскольку в поезде все равно особо заняться нечем. Вот след от гусеницы снегохода «Буран» – это, скорее всего, охотник либо лесник проехал. Если множество таких гусеничных следов – значит, за лесом расположена невидимая турбаза или дом отдыха, и это отдыхающие развлекались. А вот одинокий и прямой лыжный след из леса к железной дороге – это либо кто-то спешил по неотложным житейским делам, либо на той стороне «железки» проживают его друзья. А может, там любимая женщина, и нетерпеливый влюбленный, едва дождавшись окончания снегопада, поспешил на свидание? Действительно, охотник на лыжах идет неспешно и без определенного направления, а тут след прямой как стрела, шаг размашистый… Кто же это так спешил: мужчина или женщина? Нет, лыжи в сердечных делах предпочтет все-таки мужчина!

И совсем уж непонятна извилистая цепочка человеческих следов, проложенная среди деревьев по заваленной снегом просеке. Что гнало этого неспешного путника по бездорожью неизвестно куда? Может, ушел из дома, ушел от людей, от проблем, от обид – или, наоборот, от полнейшего равнодушия? Куда же и идти тогда, как не в лес, который способен услышать даже не голос твой, а мысли; который поймет и окунет твои больные душу и тело в свою лечащую энергетику деревьев. И непременно вылечит потерявшегося человека – пусть даже всего лишь на какое-то время. Чтобы потом, когда снова станет невыносимо, тот пришел сюда опять. Не потому ли бегут люди из городов в глухие деревушки? Бегут от комфорта в первобытность существования и первозданность природы, ибо комфорт для тела вовсе не означает комфорт для человеческой души…

* * *

Аккумулятор в мобильном телефоне сел, и тут выяснилось, что зарядное устройство я забыл у кого-то из родственников. Конечно, по приезде я запросто куплю его в магазине, но кто-то из близких или друзей, возможно, именно сейчас безуспешно пытается до меня дозвониться. И будет вызывать снова и снова, и испытывать все большее беспокойство! Мы сами не заметили, как попали практически в абсолютную зависимость от мобильных телефонов, компьютеров, личных автомобилей, холодильников и стиральных машин… А ведь дальше будет еще хуже, зависимость только усилится, и изнеженный, избалованный техническим прогрессом человек в одиночку не сможет сопротивляться не только глобальным катаклизмам, но и простым случайностям…

Иногда полоса «невезухи» и целый шквал сопутствующих ей неприятностей подводят тебя почти к черте отчаяния. Если вначале ты воспринимаешь все как некие случайности, то к середине цепи неудач начинаешь улавливать их связь и даже закономерность, а к концу уже вопрошаешь у своего невидимого ангела-хранителя: «Когда же все это закончится? Скорей бы уж!» И лишь потом, успокоившись и даже смирившись, начинаешь задавать вопросы себе: «За что это? В чем я так провинился перед людьми или самим Богом? Что перед этими неприятностями сделал не так?» И в конце концов находишь ответ!

Многие и не пытались, может быть, отыскать причинно-следственную связь в такой вот цепочке. Сначала перегорает что-то в люстре или в настольной лампе – и ты думаешь: «Ладно, пока обойдусь, а как появится свободное время, разберу и отремонтирую», – и тут же напрочь гаснет экран телевизора. Внутри тебя еще нет паники, но поиски выхода из сложившейся ситуации начинают напрягать, а размышления принимают более категоричную окраску: «Сам я его, конечно, не отремонтирую! Можно жить пока и без телепрограмм, но через две недели интересный футбольный матч… Так что, хочешь не хочешь, а в выходные нужно везти его в телемастерскую». Конкретное решение принято, но внутри тебя уже поселился дискомфорт. И вдруг выходит из строя холодильник! Зимой еще можно как-то продержаться, вывесив замороженные или скоропортящиеся продукты за окно, но что делать летом?.. Вот тут уже начинаешь испытывать настоящую панику: во-первых, холодильник нужно везти в мастерскую немедленно, а, во-вторых, осознаешь, что на устранение всех электропроблем требуется уйма времени, и тебе нужно пересматривать все планы на ближайшую неделю. Именно после такого осознания неприятности, как правило, заканчиваются, но теперь ты начинаешь перебирать в уме ближайший период прожитой жизни и искать, за что же свалились тебе на голову все эти наказания. И каешься, естественно, потому что если даже не вспоминаешь больших грехов, то уж множество маленьких обязательно. Знакомая картина, не правда ли?

Но бывают ситуации, когда ты за подобными злоключениями наблюдаешь со стороны. И, даже прекрасно осознавая, что следует сочувствовать такому человеку или группе людей, не можешь удержаться от улыбки, а то и от смеха – поскольку со стороны начинает казаться, что его ангел-хранитель просто развлекается, ставя своего подопечного в уморительные ситуации, но не доводя при этом дело до трагедии.

* * *

Скоро конечная станция поезда – город Абакан. За трое суток я миновал и среднерусскую равнину, и горы Уральского хребта, и бесконечность сибирской тайги, а сегодня – и степи Хакасии. Сколько же великих рек пересек поезд «Москва – Абакан» по гулким мостам: Волга, Иртыш, Обь… Мимо десятков крупных городов и сотен поселков, железнодорожных полустанков… А ведь это всего лишь менее половины нашей бескрайней России!

Вспомнилось вдруг, как в мае 1971 года я впервые очутился в Абакане. Можно сказать, случайно очутился… Приехав в Ленинград, в свой «Ленгидропроект» с Буреи, где тогда начинались изыскания под Бурейскую ГЭС, я рассчитывал попасть на Камчатку. И то: полевой сезон отработал в знойном Казахстане, на трассировании канала «Иртыш – Караганда – Джезказган», потом год, включая половину зимы, в неустроенном полевом лагере в дальневосточной тайге – так что надеялся на какие-то привилегии в выборе следующей экспедиции. Тем более что начальник отдела «Восток», наслышанный о моих производственных успехах, кулуарно предложил мне Камчатку, а конкретно – Кроноцкое озеро, где велись изыскания не то под термальную, но то под еще какую-то «хитрую» электростанцию. И подсказал: «Не договоришься о переводе – пиши заявление на увольнение. А я тебя сразу приму в свой отдел!» О переводе и слушать не захотели, а предложили экспедицию где-то под Вологдой, о которой я был наслышан в том плане, что это «бескрайние труднопроходимые болота и комары размером с воробья». Естественно, я сел писать заявление об увольнении. И тут, посоветовавшись, руководство предложило мне командировку на год в Хакасию.

Название навевало кавказский мотив, а я был молод, решения принимал спонтанно, не оговаривая бытовые условия и не выискивая очередное место жительства в атласе. Тем более что мне расписывали его соответствующим образом: «База экспедиции на замечательной реке, вокруг горы, а рыбалка и охота там!..» Не смутило меня даже то, что положенный отпуск нужно было прервать и лететь уже через два дня. «Что ж, – подумал я, – на Камчатке через год непременно побываю, а вот Кавказ могу никогда и не увидеть…»

Перед отъездом всегда появляются дела, требующие срочного решения, поэтому через два дня в несколько растрепанном состоянии я примчался в аэропорт «Пулково», где мне вручили авиабилет и командировочное удостоверение. Когда объявили номер рейса, меня, конечно, смутило, что он до Красноярска. Но следующий пункт в билете звучал вполне по-кавказски – Абакан, поэтому я отогнал мысль, что маршрут какой-то очень уж не прямолинейный. И лишь в Красноярске, выяснив, что до Абакана лететь всего час, я осознал свое роковое заблуждение. Но отступать было поздно, поскольку денег на обратный билет попросту не хватало.

Выйдя из самолета в Абакане, я увидел бескрайнюю степь вокруг взлетного поля и какие-то приплюснутые и невыразительные холмы на горизонте. Надо ли говорить, что пейзаж превзошел самые худшие мои предположения. Потом три часа трясся в экспедиционном УАЗе по гравийной дороге: мелкая пыль оседала на одежде и настроении непроницаемым серым слоем, а пейзажи вокруг простирались столь же безрадостные. Чем ближе к месту назначения, тем сильнее крепла моя решимость: «Получу первую зарплату – и только меня здесь и видели!» Правда, уже перед поселком Майна, где дорога пошла вдоль берега Енисея и вплотную к ней подступили покрытые тайгой горы с выступающими скалами-останцами, покрытыми, словно розовой пеной, цветущим багульником, настроение чуть улучшилось. А потом был гигантский котлован строящейся Саяно-Шушенской ГЭС, благоухающая тайга без конца и края, изумительные по красоте верховья Енисея… В общем¸ я не уехал ни через год, ни через десять, ни через сорок пять.

Так, когда же я ощутил этот край своим родным домом? Это уже в начале девяностых, когда решил провести один из отпусков в родном Питере. Был слякотный ленинградский февраль, в коем тебя постоянно сопровождают серое небо вверху, серые лужи внизу и промозглый ветер вдоль улиц. Недели мне хватило, чтобы побывать в гостях у всех друзей, еще неделю ходил по театрам и магазинам, выполняя заказы жены и саянских коллег – и каждое утро просыпался в своей ленинградской квартире с надеждой увидеть солнце. Но за окном – всё то же серое небо, всё тот же практически не прекращающийся мелкий дождь. Не выдержав, поехал поездом на Ярославщину, которая в воспоминаниях представала солнечной, искрящейся снегом и улыбками сельчан. Но деревня Дмитриевка за эти годы совсем обезлюдела, дороги так замело, что передвигаться от деревни к деревне можно было либо с трудом пешком, либо на тракторе. В общем, через несколько дней я поехал назад с твердой решимостью, что, если солнце не прорезалось – махну в Саяны, пусть даже поездом, до окончания отпуска.

Встретил меня всё тот же мерзопакостный дождь – и утром я поехал в аэропорт. Высшие силы были, по-видимому, на моей стороне или просто сжалились: буквально передо мной сдали авиабилет до Красноярска. Так что через несколько часов самолет нес меня над облаками, а через иллюминатор слепило долгожданное яркое солнце. С каждой тысячей преодоленных километров настроение улучшалось в геометрической прогрессии, так что в Абакане я приземлился на пике душевного подъема. Температура минус тридцать, солнце и хрустящий под ногами ослепительно-белый снег вызвали настоящий восторг. В голове моей роились радостные мысли, так что хотелось закричать: «Дома! Наконец-то я дома!» И тут же я подумал… Нет, даже не подумал, а спросил себя: «Так чего я ищу в своем Питере, где давно уже стал чужим?!»

Да, я стал сибиряком, а дети и внуки мои – уже потомственными сибиряками. Здесь наш дом, в который неудержимо влечет и который хочется сделать еще лучше и краше. Чтобы и внукам моих внуков нравилось в нем жить!

Владимир БАЛАШОВ,

г. Саяногорск


Владимир Балашов журнал "Абакан" поезд прошлое
 
По теме
В ходе проверки деятельности индивидуального предпринимателя установлено, что в эксплуатируемом здании осуществляется деятельность по продаже строительных материалов.
Полиция Хакасии пресекла мошенническую схему руководителя специализированной автостоянки - Пульс Хакасии В рамках расследования, проводимого Следственным управлением УМВД России по городу Абакан, возбуждены уголовные дела по обвинению руководителя автостоянки, специализирующейся на хранении транспортных средств,
Пульс Хакасии
Забота о здоровье: Центр СПИД продолжает работу по тестированию в трудовых коллективах - Минздрав Республики Хакасия Накануне специалисты Республиканского центра профилактики и борьбы со СПИД выезжали в трудовой коллектив отделения Социального фонда России по Республике Хакасия для проведения добровольного,
Минздрав Республики Хакасия
Напомним, иск прокурором был предъявлен к ГБУЗ РХ «Саяногорская межрайонная больница» в интересах пенсионерки в связи со смертью её сына, наступившей после обращения за медицинской помощью.
Городской суд г. Саяногорск
Как чувствуют себя пациенты, которым пересадили почку? - проверили врачи -трансплантологи Сибирского научно-клинического центра Федерального медико-биологического агентства.
Вести Хакасия
К 150-летию Е.Ф. Гнесиной - Минкультуры Студенты специальности «Теория музыки» Хакасского колледжа искусств представили лекторий-экскурсию, посвященную150-летию со дня рождения педагога, музыканта, композитора Е.Ф.
Минкультуры